Участники НИС "Язык драмы" на rendez-vous с режиссером Дмитрием Крымовым

Театральный режиссер Дмитрий Крымов и актеры театра «Школа драматического искусства» побеседовали со студентами-участниками семинара «Язык драмы» и учащимися московского лицея № 1525 в студии радио «Свобода».

Откуда в названии спектакля «О-й. Поздняя любовь» появилось странное сокращение фамилии  русского драматурга, у режиссера Дмитрия Крымова не спросили. Но кое-что можно предположить. 

 

С одной стороны, из пьесы Островского «Поздняя любовь. Сцены из жизни захолустья» не вычеркнуто ни одного слова, она отыграна от начала и до конца. Но как этот текст читается режиссером? В черно-белых декорациях действуют уродливые маргинальные персонажи: мужеподобные женщины, тщедушные мужчины, награжденные синдромом ДЦП с соответствующими  дефектами речи, с неестественным гримом. И смешно, и тошно, и больно на них смотреть. Выходят наружу нечистоплотные подробности среды, в которой любые настоящие чувства становятся неуместны, мутируют, приобретают грубый комизм. В постановке Крымова пьеса Островского оказывается одновременно смешнее и трагичнее оригинала, в ней появляется «надрыв», вызывающий в памяти «захолустья» или закоулки? души героев Достоевского.

 

Но на самом деле - уверен режиссер Дмитрий Крымов - все это есть у самого Островского. На встрече с участниками семинара «Язык драмы» он прокомментировал свое решение пьесы так: 

 

«Мне хотелось снять с Островского налет благополучного театрального дядечки, который удобно сидит в кресле перед малым театром - такой бронзовый, его никуда не сдвинешь. Благодаря десятилетиям сценической истории мы привыкли, что Островский - это мило. Но все эти ужасы где-то под кожей у него есть, просто нужно эту пелену снять. И интерес в том, что ты воспринимаешь те же слова в другом ракурсе, видишь те же характеры в другой реальности». 

 

Присутствовавший в студии радио актер и студент ГИТИСа Евгений Старцев исполнил в  спектакле роль Фелицаты Антоновны. Роль Варвары Харитоновны Лебядкиной также исполнял мужчина. В свою очередь купца Дороднова и адвоката Маргаритова играют актрисы. По словам Евгения у него не было задачи изобразить именно женщину:

 

«Настолько все смешалось в этой дыре, что невозможно разобрать, где мужские, а где женские поступки. В этом и есть какой-то парадокс: Костя (Константин Муханов - вдова Лебядкина) тоже не играет женщину, ее жеманность, она потихонечку в процессе всего года репетиций зреет, как цветок, как дерево».

 

На примере спектакля «О-й. Поздняя любовь» студенты и школьники обсудили с Крымовым, что происходит на сцене театра во время действия и каково в нем место зрителя. На стыке двух этих реальностей - реальности театра и реальности зрителя - и существует современный театр.

 

Даже в одной и той же постановке актеры каждый раз играют свои роли по-разному. В лаборатории Дмитрия Крымова - это, пожалуй, неотъемлемое, необходимое условие существования спектакля:

 

«Вся прелесть этого вида искусства - в том, что на твоих глазах ткется жизнь, которая в острых формах становится для зрителя подчас более подлинной, чем настоящая жизнь, и запоминается острее, и распускается там потом как пуля (не понимаю про пулю!). Это не восковое яблоко,  а настоящая жизнь, только очень странная, но касается она тебя именно потому, что ты ее сейчас увидел, а  через секунду ее уже нет».

 

Одна из лицеисток удивилась тому,  что  зрители во время спектакля много смеются, ей же спектакль показался драматичным, тяжелым, - рассказом про падение людей. Дмитрию Крымову такая трактовка понравилась, и он рассказал немного о природе этого смеха: 

 

«Если благодаря  смеху понятно, что это трагический, даже тяжелый спектакль, это хорошо - именно этого  я  и хотел добиться. Это не тот  смех, который вы можете услышать на stand-up comedy, это смех другого порядка. Мне хотелось, чтобы смех сочетался с работой ума и чувств». 

 

 Такой, отчасти недоуменный, смех у зрителя вызывает и то, как ловко актеры - прямо во время спектакля - вдруг выходят из роли,   а затем так же мгновенно включаются в действие. Например, в сцене встречи Лебядкиной с Фелицатой Антоновной вдова вдруг просит не светить лампой в зал: ведь «люди заплатили, а ничего не видят». Эта игра, балансировка со входом в роль и выходом   из нее на глазах у публики - стиль, изобретенный уже после театра Станиславского, очень интересен Дмитрию Крымову: 

 

«Это очень странное состояние (для зрителя), когда ты видишь театр: и драматический, и смешной, и закулисы, и одновременно то, что происходит на сцене...  Вовсе не обязательно воспринимать это буквально, все это может происходить в душе человека, в его физике. Он тебе рассказывает это театральным языком и не скрывает, что он актер. И это, оказывается, не мешает тебе, как зрителю, погружаться в глубины человеческой психологии, когда он тебя ведет».

 

На вопрос о том, думает ли режиссер о зрителях, Крымов признал, что думает, но зритель должен понимать, что не он главный, более того, поведение зрителя в театре режиссер сравнил с посещением церкви прихожанином:

 

«Ты присутствуешь при каком-то действе, общении и сам можешь в нем поучаствовать, в меру дозволенную. Ты же не выходишь к священнику и не говоришь: «Да-да, Отец мой, я тоже с вами согласен» - ты же знаешь свое место. Это очень дисциплинированная открытость».

 

Как уже было сказано, Крымов не выкидывает из пьесы Островского ни одного слова, но он изменяет финал, и главный герой, Николай Шаболов, стреляется. Такой выход кажется очередной перекличкой с Достоевским - продолжением темы роковой судьбы игрока. Однако исполнитель роли Александр Кузнецов этот пафос страдания надломленного человека снимает (или снижает)  И объясняет это так: для Николая это единственный способ остаться при своих приоритетах (слово “приоритетах я бы как-то объяснила или заменила. А дальше я бы сказала о неожиданно трагическом финале, чтобы был понятен тем, кто не был на спектакле, какие перепады настроения там случались. Надо поиграть с идеей выхода из роли и возвращения в нее, с мыслью о балансировании между комическим и трагическим. Немножко получилось рвано.). 

 

Под гаснущие софиты и «отходной хорал»  вдвоем, на постаменте, как фигурки на свадебном торте, стоят Людмила и Николай: он, с упавшей на грудь головой и красным пятном на рубашке, она - с гримасой. 

 
Текст: Полина Николаева, 2 курс магистратуры школы филологии