Музей Мандельштама

Павел Нерлер о наследии великого поэта

В конце декабря выйдет в свет «Мандельштамовская энциклопедия», которая обобщит все сведения об одном из величайших поэтов ХХ века и восстановит пробелы в его биографии. Энциклопедию много лет готовило Мандельштамовское общество и Мандельштамовский центр Школы филологии НИУ ВШЭ. IQHSE побеседовал с председателем общества и директором центра, одним из двух главных редакторов энциклопедии Павлом Нерлером (Поляном) об открытиях в мандельштамоведении последних лет.

Павел Нерлер (Полян),
профессор, директор Мандельштамовского центра 

Раскрытые тайны

Энциклопедия — это коллективный труд Мандельштамовского центра, в том числе студентов?

Мандельштамовская энциклопедия – это более 15 лет работы, около 150 печатных листов, в которые, тем не менее, не уместилось кое-что из того, что мы хотели бы в ней видеть еще. (Отчего, как это ни парадоксально, напрашивается необходимость в новом, дополненном и улучшенном, издании). Да, это труд коллективный, но не Центра или даже Общества, а более чем сотни филологов и других специалистов по всей России и по всему миру. Да, с 2016 года у нас завязались контакты с бакалаврами, магистрантами и студентами Школы филологии. Некоторые из них написали статьи, включенные в энциклопедию (в частности, об органах печати, в которых выходили работы Мандельштама).

Напрашиваются кросскультурные темы: Мандельштам и музыка (Шуберт, Моцарт, Чайковский), Мандельштам и архитектура. Проводятся ли в центре междисциплинарные исследования?

Да. Мандельштам – это междисциплинарное явление в чистом виде. Многим парадигмам – например, интертекстуальности – Мандельштам дал импульс к развитию. На его материале возникали целые направления филологии. Наш сотрудник, Леонид Видгоф, учит студентов водить литературные экскурсии, в том числе по мандельштамовским местам. Студенты помогут реконструировать историю Мандельштамовского общества и разобраться с богатейшим аудиоархивом наших заседаний. Мы хорошо вписались в жизнь Школы филологии, и у нас уже были совместные начинания с коллегами-лингвистами, музейщиками, дизайнерами.

В последние годы наблюдается некий мандельштамовский Ренессанс. В этом году вышла ваша книга на немецком языке «Последние годы Осипа Мандельштама. Травля, ссылка и смерть поэта, 1932-38». В ВШЭ открылась постоянная выставка об Осипе Эмильевиче. В 2016 году, к 125-летию поэта, появился альбом-каталог «Я скажу тебе с последней прямотой...» с поразительным обилием документов и фотографий из российских и зарубежных музеев. Что еще не известно о Мандельштаме?

Наверняка есть эпизоды или даже целые пласты его биографии, которые задокументированы хуже других. Чем ближе к рождению, тем больше таких эпизодов. Но поразительно другое: сколь многое задокументировано! Вдруг всплыл «эшелонный список» — имена людей, вместе с которыми Мандельштама везли на смерть. Факты всплывают в самых неожиданных местах, как будто некий магнит вытягивает их на свет из архивной тины. Но, разумеется, это не лотерея. Чудеса без подготовленности, без целенаправленности и упорства – сами по себе – не случаются.

Мандельштама можно рассматривать под самыми разными углами зрения. Например, его пикировки с Маяковским – чем не предтеча рэп-баттлов?

Это когда Мандельштам в «Бродячей собаке» срезал: «Маяковский, замолчите, Вы не румынский оркестр!»? Тогда это даже не трехраундовый баттл, а прямо нокаут: гигант-футурист чуть ли не впервые не нашелся, что ответить. Но это получилось случайно: ни задачи унизить, ни императива абсцентности лексики не было: это субкультурная дешевка! Тогдашние баттлы назывались диспутами и тоже имели свою аудиторию на богемных площадках. Оба были выходцами из одной и той же литературно-богемной среды, но из разных поэтических групп, а групповая идентичность была очень важна. Она оттачивалась и письменно (статьи, манифесты, рецензии), и устно (диспуты, «похороны» и т.п.). Поэты играли в это с увлечением и даже думали, что это какая-то их сущностная деятельность, вровень со стихами. Мандельштам и Маяковский – два великих поэта, и каждый уважительно и задиристо относился к другому, но подколоть, срезать другого – в таком вербальном удовольствии грех было себе отказать. 

Будущий музей

Есть ли шансы, что найдутся какие-то неизвестные мандельштамовские тексты? Ведь его стихи часто записывались с голоса...

Шансов на то, что такие тексты найдутся, практически нет. Поэтому, когда находится хотя бы другая редакция, радуешься каждой строчке или даже слову. Да и прижизненные публикации известных текстов уже не находятся, хотя просмотрены не все части воронежской, бакинской, тифлисской, батумской периодики.

Половина уцелевших оригиналов мандельштамовского творческого архива – это не автографы, а списки его стихов, записанные кем-то еще. Когда они стали жить с Надеждой Яковлевной, Осип Эмильевич почти перестал писать сам, предпочитая надиктовывать ей и стихи, и прозу, – «работал с голоса». В моей книге «Осип Мандельштам и его солагерники» есть раздел «Мифотворцы и мистификаторы». Так вот: был случай, когда другой литератор выдавал свои стихи за тексты Мандельштама. Имя этого литератора небезызвестно – это Юрий Домбровский. Стихи неплохие, но точно не Мандельштам. Были, разумеется, и охотники сделать наоборот: выдать мандельштамовские строки за свои (Сева Багрицкий) или хотя бы навязаться в соавторы (Сергей Рудаков).

Проблема с мандельштамовским наследием в том, что оно рассеяно по миру. В сконцентрированном виде его практически нет. Отсюда возникла идея объединенного электронного архива Мандельштама. Мы были первыми в России, кто поставил задачу создания такого цифрового хранилища. Уже собраны тысячи сканов творческих и биографических документов. Не охвачены лишь несколько государственных и частных архивов в Москве и Питере, как и не все нами собранное выставлено на сайт.

Фото автографа стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны» 

Возможно ли создание мемориального музея поэта? Ведь, как точно сказал Николай Чуковский, Мандельштам был «безбытным человеком»...

Тут у нас две направления развития. Первая – внутриуниверситетская. Мы хотели бы создать учебно-научный музей (недавно открытая постоянная экспозиция – его часть), который позволял бы всем желающим получить базовое представление о Мандельштаме, а студентам-филологам на мандельштамовском материале обучаться тонкостям профессии, например, текстологии.

Вторая задумка – создание совместно с Литературным музеем нормального общедоступного музея Мандельштама. Оставшиеся от Мандельштама вещи действительно можно пересчитать по пальцам. Да и от Надежды Яковлевны осталось немногим больше. Поэтому мандельштамовский музей априори не сможет быть традиционно-мемориальным, опирающимся на прижизненную обстановку, фамильное серебро, личные вещи и т.п. Это толкает в сторону самых современных экспозиционных – сенсорных и иных – технологий, наподобие тех, что реализованы в Еврейском музее или в Ельцин-центре. Литературный музей выделяет помещение в своем новом пространстве на Зубовском бульваре, где в качестве следующего шага будет так называемое открытое хранение мандельштамовских фондов музея – архивных, книжных, звуковых. Концепцию будем готовить вместе. Впрочем, и та экспозиция, что сейчас общедоступна в коридоре возле Мандельштамовского центра в Вышке на Старой Басманной, – это тоже наш совместный с Литмузеем проект. Это римейк прошлогодней выставки, которую – опять же совместно - мы с ними готовили.

В вашей книге «Con amore: Этюды о Мандельштаме» есть целая глава – «Мандельштамовские места». А где за рубежом увековечена память поэта? Знаю, что в Сорбонне, где он учился в конце 1900-х годов, установлена мемориальная доска.

Улицы Мандельштама нигде в России нет. Но она есть в Варшаве, где поэт родился, – первая в мире, в университетском кампусе. Есть улица и в Амстердаме, но в честь не Осипа, а Надежды Мандельштам. Там же, в Амстердаме, и на этой улице – единственный за рубежами России памятник, так называемый «Памятник любви», посвященный Осипу и Надежде вместе. В Гейдельберге (в местном университете Осип Эмильевич тоже учился, как и в Париже) тоже открыта доска. Хлопоты идут в Киеве, Ереване и Тбилиси, но результатов не знаю. В России, напомню, памятники Мандельштаму стоят в Москве, Питере, Воронеже и Владивостоке. Памятные доски висят в Москве, Питере, Воронеже, Чердыни, Твери и Саматихе. А рядом с домом в Нащокинском, где Мандельштама арестовывали в 1934 году, два года назад установили знак «Последний адрес».

Пощечина тирану

Мандельштамовскую эпиграмму 1933 года «Мы живем, под собою не чуя страны…» в адрес Сталина многие расценили как самоубийство.

Лично я из тех, кто считает, что Сталин не только не наказал поэта за этот суицидальный поступок, а наоборот, поощрил. Это стихотворение спасло Мандельштаму жизнь. Во всяком случае, приговор ему был смягчен донельзя. Почему же? Эпиграмма вождю понравилась: она ему доказывала не то, что он злодей, а то, что одна из целей его политики достигнута или близка к достижению. А именно: люди, если мы вас еще не тронули и вы еще живы, не на кладбище и не в лагере, то хотя бы живите в страхе! То, что сам он в этих стихах не выглядит большим гуманистом, было Сталину все равно. Он не настаивал на обратном. Казаться он хотел ровно таким, каким он в этой эпиграмме выведен.

Это был тот случай, когда резолюция гласила: «Изолировать, но сохранить»?

Ровно тот случай. Даже за гораздо меньшие проступки людей ставили к стенке. На второй его арест охранная грамота уже не распространялась: отсюда пинок под зад и «пошел вон на Колыму». А вот до Колымы Мандельштам уже не добрался.

У Мандельштама было стихотворение «Ода» (1937), прославляющее Сталина с помощью мифологической образности. Было и стихотворение 1935 года с космической образностью – «На Красной площади всего круглей земля…».

Это тоже попытка Мандельштама написать оду во славу Сталина. Мы не знаем точно, читал ли эти стихи Сталин, но те, кому было поручено прочесть их от имени Советской власти, дали негативный отзыв. Известно, что второй раз Мандельштама арестовали в 1938 году по инициативе генерального секретаря Союза писателей СССР Владимира Ставского. Он написал донос на имя наркома НКВД Ежова и приложил отзыв Петра Павленко на поздние стихи поэта, написанные в Воронеже. В отзыве говорилось, что дело не в том, что Мандельштам – анти советский поэт; он просто не советский поэт. Никакие попытки Мандельштама угодить Сталину там не считались удавшимися.

Донос Ставского объяснялся появлением Мандельштама в Москве?

Да. Осип Эмильевич должен был проживать за сотым километром, но он часто наезжал в Москву, хотя права на это не имел. И об этом стало известно Ставскому. В доносе Ежову предлагалось «решить вопрос о Мандельштаме».

Но был еще один важный фактор. С подачи Ставского в квартире Мандельштама в доме в Нащокинском переулке жил другой человек, Костарев. Поначалу он не был доносчиком, но стал им, когда Осип Эмильевич из Воронежа вернулся в Москву. Костарев был безусловно заинтересован в этой квартире, прописал себя и выписал Надежду Яковлевну, и все это, конечно, при покровительстве Ставского. Так что здесь был вполне низменный, чисто материальный аргумент. И на этот раз Мандельштаму уже никто не помог. Правда, этот донос рассматривался довольно долго, больше месяца, в силу того, что в предыдущем случае было некое сталинское покровительство, и это было известно.

То есть репрессивная машина уже работала самостоятельно…

Да, машина работала. С точки зрения Большого террора, приговор «пять лет лагерей за нарушение паспортного режима» был достаточно мягким. Но для 47-летнего Мандельштама с его реально стариковским состоянием здоровья этот приговор оказался смертельным.

Ощущение переворотов

А как Мандельштам воспринял революцию? В стихах чувствуется, что он ненавидел ее в гуманистическом смысле, хотя идею социальной справедливости, очевидно, принимал…

Уже в силу своего социального и этнического происхождения Мандельштам не мог оказаться в стане врагов революции. Государство, смятенное ею, не вызывало у него симпатий. Ему пришлось делать в жизни поступки, которых он бы не делал, когда бы не эта власть. Так, ему пришлось симулировать крещение, чтобы не оказаться в черте оседлости. «Ничего я там не забыл», – говорил Мандельштам про дореволюционную Россию.  

К тому же свою главную революционность поэт пережил не в 1917 году, а в 1905-1907 годах. Тогда он рвался аж в эсеровскую боевую организацию! Из событий первой русской революции произошли первые стихи Мандельштама. Они были гражданскими – в духе Надсона и Некрасова, и псевдоним под ними был выразительнейший: «Фитиль». Революция выявила в нем поэта, и это была его главная жизненная метаморфоза. С этим своим призванием он уже не расставался никогда. 

Конечно, Февральская революция была Мандельштаму ближе Октябрьской, хотя первая ему казалась демократизированной реставрацией старой власти, а вторая – нет. Во всяком случае, поэт уже не воспринимал революцию как личное дело, в котором он должен определиться, за кого он: за красных, за белых… Поначалу он написал несколько резких стихотворений – например, «Когда октябрьский нам готовил временщик ярмо насилия и злобы…» (эта строчка о Ленине, но все стихотворение – «прокеренское»). Казалось, что он примерял на себе ризы певца контрреволюции, нового Андре Шенье.

Но потом он отказался от этого амплуа и просто переживал события. Как сказал Кушнер, «Времена не выбирают, в них живут и умирают…». Мандельштам просто жил, то сближался, то расходился с властью. Он относился к ней достаточно трезво, но когда возмущение зашкаливало, то получались стихи, за которые он теперь больше всего и известен. Хотя это и не обязательно лучшие его стихи.

У Осипа Эмильевича был и семейный пласт переживания революции 1917 года. Его брат был в Зимнем дворце среди юнкеров Михайловского училища, которых 25 октября смели, но потом юнкеров отпустили. Февральская революция разорила отца Мандельштама, что во многом добило остатки семейственности. Отец с младшим братом остались в Петрограде, а Осип переехал в Москву, по рекомендации наркома Луначарского устроившись на службу в Наркомпросе.

Мандельштам даже жил некоторое время по соседству с Троцким и Лениным в гостинице «Метрополь». Видимо, тогда же он познакомился и с Бухариным, который немало помогал ему потом. Но никаких иллюзий в отношении революции Мандельштам не питал.   

Спутники планеты Мандельштам

История с эсером Блюмкиным, когда Мандельштам вырвал у него пачку расстрельных ордеров, которыми тот хвастался, правда была?

Соответствующих протоколов не было. Это могли и придумать. Но в принципе это легко себе представить. Блюмкина Мандельштам знал, но ордера у Блюмкина оказаться не могли, это был не его участок работы. Это могли быть какие-то другие документы. Во всяком случае, на почве человеческой жизни и смерти у чекиста и поэта произошел конфликт. Но, хотя Надежда Яковлевна и пишет, что, когда Блюмкин видел Мандельштама, то хватался за револьвер, это было не так. Незадолго до покушения на Мирбаха, например, Блюмкин мирно фланировал с Мандельштамом.

Но эта история идеально совпадает с образом Мандельштама как гуманиста, защитника человеческой жизни!

И это на сто процентов так. Он и Есенина ценил за строчку: «Не расстреливал несчастных по темницам». Как поэт, Мандельштам не мог не ощущать внутреннего конфликта с тем набором критериев, которыми руководствовались государство, власть. Он был гуманистом в том смысле, что однозначно занимал сторону личности и комплекса ее прав. В этом смысле антисталинские стихи для него не политический акт, а элементарное творческое проявление.

Воспоминания о Мандельштаме часто очень пристрастны. Так, Надежда Яковлевна язвительно отзывается о многих друзьях поэта, например, об Эмме Герштейн, Михаиле Зенкевиче и др. Досталось даже Анне Ахматовой.

Ну, Надежда Яковлевна имеет на это право, – все они дали ей основания для этого. Но нельзя сказать, что она сильно обижает Ахматову. Многое зависит от времени, когда она писала. Ведь первая книга – «Воспоминания» – это одно. А «Вторая книга» – другое. А еще между ними была отдельная книга «Об Ахматовой», полная любви к Анне Андреевне. Но в принципе на те резкие оценки, которые дает Надежда Яковлевна, у нее были причины. Что касается Герштейн, то, во-первых, у Надежды Яковлевны действительно были неточности. Во-вторых, она пытается объяснить поэзию какими-то мемуарными нюансами, о которых не решается писать. Но выводить поэзию Мандельштама из его любовных практик, как сделала Герштейн, вряд ли стоило. Это очень мелкая месть жене поэта. Герштейн бросает перчатку Надежде Яковлевне, но дуэли не выигрывает.

Занимается ли Центр изучением работ людей мандельштамовского круга?  

Конечно. Сейчас мы занимаемся поэтом Бенедиктом Лившицем (автором ценнейших воспоминаний «Полутораглазый стрелец»), готовим его книгу в серии «Библиотека поэта». Кроме того, на выходе книга воспоминаний вдовы Лившица, Екатерины Константиновны, там тоже очень много интересного.

Последние дни

В следующем году исполнится 80 лет со дня гибели поэта. Можно ли считать рассказ Варлама Шаламова «Шерри-бренди» попыткой реконструкции последних дней Осипа Мандельштама?

К этому произведению нужно относиться не как к факту биографии, а как к художественному факту. Это преломление мандельштамовской реальной смерти, о которой Шаламову рассказала Нина Владимировна Савоева, врач, которая фактически спасла Шаламова на Колыме. Будучи молодой выпускницей мединститута, она ехала на Колыму через тот же транзитный лагерь, в котором умер Мандельштам. Персонал ей, видимо, что-то рассказал об этом. Она это запомнила и пересказала Шаламову, для которого, конечно, Осип Эмильевич что-то значил. Так был создан рассказ. Но у Варлама Шаламова получилось вживание в образ, эмпатия, обладающая силой достоверного факта. И читатель проникается тем, что Мандельштам, возможно, испытывал в это время, когда умирал.

Как он жил в транзитном лагере?

У меня есть реконструкция по дням тех 11 недель, что он там прожил. Он попал в так называемый отсев, на Колыму его не взяли. Там надо было вкалывать, а какой от Мандельштама толк как от добытчика золота?

В лагере Осип Эмильевич, по всей видимости, сходя с ума, предлагал за хлеб почитать свои стихи, в том числе и крамольные. У него был психоз: не доверять лагерной пище, он пытался раздобыть другую, потому что думал, что его хотят отравить.

Вы исследовали социум, окружавший Мандельштама в лагере. Это есть и в вашей недавней книге «Последние годы Осипа Мандельштама. Травля, ссылка и смерть поэта, 1932-38»?

Это контаминация из разных моих книг, выходивших на русском языке, но такой книги по-русски нет. Она получилась не переводной, а оригинальной. Вот в «Мандельштаме и его солагерниках» рассмотрено, в том числе, его окружение в лагере – и не только заключенные, но и представители НКВД. Есть также отдельная книга «Слово и «дело» Осипа Мандельштама: книга доносов, допросов и обвинительных заключений».
IQ