• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Максим Кронгауз: «Я думаю, что "детства" бывают разными»

Интервью заведующего Лабораторией лингвистической конфликтологии и современных коммуникативных практик изданию «Хочу читать»

Автор: Анастасия Фрыгина
Источникhttps://want2read.ru/pravila-detstva/maksim-krongauz-ya-dumayu-chto-detstva-byivayut-raznyimi/

Лингвист и писатель, доктор филологических наук Максим Кронгауз рассказал, как ему удалось осуществить свои мечты, о плюсах невербальной коммуникации в налаживании отношений и об игре в пугвичбол.
 
Врали ли вы родителям и если да, то в каких случаях? Есть ли случаи, когда ложь родителям в детстве оправдана?
Думаю, я врал мало. Я вообще был воспитан, как почти идеальный ребенок, и это создавало мне в жизни проблемы. Может, с какого-то возраста уже и врал, потому что жизнь все равно учит иначе, но для меня это было всегда мучением. Помню, когда мы были в гостях у маминой подруги, это была даже не ложь, а просто некая фигура умолчания: я играл всегда в стеклянных животных, и как-то уронил одного и расколол, мне было жутко стыдно, я не мог заставить себя признаться. И я до сих пор это помню, это был для меня вопиющий случай. Я их расставил аккуратно на место и никому не сказал, потом, конечно, все обнаружилось, но никто уже мне ни слова не сказал. Я не думаю, что так уж правильно никогда не врать, дети должны иногда подвирать, это естественная черта человеческого характера. Мне вот что-то мешало. Специально меня никто не учил быть правдивым, это был какой-то непонятный заложенный механизм, который меня мучал многие годы.
 
Где проходит та граница, после которой жаловаться — уже не ябедничать, а информировать о проблемах?
Мы сейчас живем в другом мире, и то, что для нашего поколения и предыдущих поколений воспринималось как донос, как некое резко отрицательное действие, а для человека, который это делает, были всякие нехорошие слова, в детском возрасте – ябеда, более сильное – доносчик, еще более сильное – стукач, сегодня воспринимается как положительное действие, как активная жизненная позиция. Мы видим по флешмобам и реакции на них, что сегодня жертва стоит выше подозреваемого настолько, что даже проверять, правда это или нет, не нужно. То есть сообщения о реальных или мнимых преступлениях стали нормальной практикой. Мир перевернулся в некотором смысле, и мне очень трудно давать этому оценку. Я воспитан в то время, понимаю, что сейчас моя позиция неуместна, не вписывается, но мне по-прежнему трудно на кого-то жаловаться, даже если я считаю, что должен. Произошел этот раскол относительно недавно, я не думаю, что о старой позиции надо жалеть, потому что она, конечно, возникла, в общем, в очень сложных трагических условиях советской власти, но, увы, я вырос в то время, и психология у меня старая.
 
Какова была ваша «тактика» завоевания первой любви? Признаваться в ней стоит вербально или невербально?
У меня не было тактики. Вот я уже говорил, не то чтобы родители меня воспитывали как-то специально, но я был необычайно трепетным ребенком. Я действовал всегда от чистого сердца, и думаю, что был скорее неловок в юном возрасте, потому что очень робел. Это была скорее юношеская неловкость, чем рациональное отношение или тактика. Мне кажется, что невербальное налаживание контакта интереснее и эффективнее, если подходит это слово. Опять же, сегодня невербальное общение очень ограничено в правах: оно может расцениваться как домогательство, что не очень справедливо, потому что это же не насилие, не надо хватать кого-то за разные части тела для налаживания отношений. На касание тоже можно ответить отказом, просто отстранившись, но теряя невербальность. Вербальные отношения примитивнее, невербальность позволяет улавливать настроение того человека, с которым вы хотите установить отношения, это некая взаимная, еще смутная, цепочка шагов по направлению друг к другу. Человек может в любой момент свернуть, сказать: «А дальше мы идем порознь», потому что приязнь не обязательно должна переходить в отношения. Невербально мы пробуем, делаем или не делаем первый шаг. А вербально тоже можно пошагово, сначала в кафе пойти, потом еще куда-то, а потом уже домой, но невербальность, как мне кажется, все равно гораздо увлекательней, она отражает те смутные чувства, особенно если мы говорим о молодых людях, которые еще не очень понимают, хотят ли они что-то начать. Я сожалею о том, что культура невербального общения уходит, потому что она поражена в правах.
 
Можно ли отвечать силой на слова?
Я думаю, что в детстве можно все, потому что в детстве мы пробуем, что можно, а чего нельзя, нащупываем эту границу. В детстве тебе сказали: «Ты дурак», а ты толкнул в ответ, это нормальная реакция. Потом тебе объяснили, что на слова лучше отвечать: «Сам дурак», а не толкаться. В детстве мы пробуем эти границы, и можно поверить взрослым сразу, но все-таки интересно попробовать, что будет? Очень важно, чтобы ребенок сам нащупывал свои границы, а не верил взрослому, который ему сказал, как жить.
 
Без чего не бывает настоящего детства?
Не могу ответить на этот вопрос по одной простой причине: я не знаю, что такое настоящее детство. Можно ли считать ненастоящим детством, скажем, детство юного спортсмена, фигуриста? Музыканта, который проводит все дни за инструментом? Математика, который с детства решает задачи? Есть дети, которые пробуют разное, и это хорошее детство, а есть дети, которые сразу идут очень четким путем, причем скорее не сами, их ведут, иногда это успешный путь для них, а иногда нет, но считать, что они потеряли детство, потому что ежедневно тренировались, я не могу. Я думаю, что «детства» бывают разными, и слава богу. Я и как ребенок, и как взрослый предпочитал путь проб, мои дети пробовали разное, и я сам пробовал разное. Мне кажется, что позднее развитие интереснее, потому что ты больше понимаешь разнообразие мира.
 
Кем вы мечтали стать в детстве?
Я всегда был довольно конкретен: хотел быть шахматистом, но потом разочаровался в шахматах и захотел быть лингвистом. Немножко хотел быть писателем, и сейчас пишу детские книжки, так что у меня как-то с мечтами скучно, я их все осуществил.
 
Какие коллекции вы собирали в детстве?
Я собирал коллекцию монет, которые мне привозили из-за границы родители и их знакомые. У меня набралась большая коллекция. Но вообще я не люблю коллекционирование, потому что не получаю удовольствие от лицезрения какого-то набора, коллекция мне кажется какой-то мертвой сущностью. Поэтому я в монетки играл все время, устраивал между ними соревнования, одушевлял их.
 
Кто был вашим кумиром в детстве?
Не было таких, не было и нет.
 
Какую магическую способность вы хотели себе в детстве?
Пожалуй, никакой, за исключением левитации. Но я с удовольствием летал во сне, так что считаю, что этой способностью обладал.
 
Вспомните самую жуткую страшилку из вашего детства? Или самый смешной анекдот?
Уже в юношеском состоянии я запомнил замечательно-неприличное детское стихотворение, оно как фольклор существует в разных видах, предваряется каким-то анекдотом, бред полный, но мне запали в голову слова. Там ехали какие-то дети в машине, потом что-то с ними случилось и заканчивается все таким малоприличным стишком: «Товарищ милиписькин, шофер не виноват, мы ехали в сосиске и врезались в салат». Почему я запомнил это на всю жизнь, я не знаю.
И страшилки, и неприличности ребенку очень важны, это тоже переживание, которое надо испытать в детстве, так сказать, в смягченной форме. Во взрослом состоянии мы скорее страшилок избегаем, а ребенку хочется попробовать. Я как раз считаю, что читать детям страшные сказки очень хорошо. Если не читать их ребенку, беречь его, что часто делают сегодня молодые родители, то дети это компенсируют, придумывая в своем кругу страшилки. В советское время в пионерлагерях собирались в темной комнате и рассказывали страшные истории про черного-черного человека и т.д. Это очень важно и ни в коем случае не надо детей ругать, ну или, по крайней мере, серьезно ругать, потому что может быть, как раз ругая, мы создаем иллюзию значимости события, и дети довольны. Уж точно не надо искоренять это очень важное свойство детской культуры и детского фольклора. Мне кажется, что страшилки и непристойности загоняются в андеграунд, если можно использовать этот не вполне подходящий к детской культуре термин, а это естественная потребность детского организма. Есть что-то пугающее, и оно манит, есть что-то неприличное, и оно тоже манит, и ставить здесь жесткий запрет нельзя, можно осуждать, но это тоже некий символический жест, надо понимать, что это должно быть и ребенку нужно это попробовать.
 
Самое любимое лакомство в детстве.
Редкие в то, советское, время бананы (сейчас смешно даже об этом говорить). И глазированные сырки.
 
Лучшая детская игра всех времен и народов.
Лучшей детской игре меня научил мой папа. В эту игру он играл с друзьями, и, кажется, придумали они ее сами. Она называлась пугвичбол – это игра в футбол маленькими пуговицами с еще более маленькой бельевой пуговкой в качестве мяча. И шахматы, в которые я тоже играл с папой, а потом более-менее профессионально даже.
 
Если бы у вас была возможность написать письмо самому себе в детство, какой совет вы бы себе дали?
Никогда не общайся с собой взрослым, а когда вырастешь, не пиши письма себе маленькому.

Лингвист и писатель, доктор филологических наук Максим Кронгауз рассказал, как ему удалось осуществить свои мечты, о плюсах невербальной коммуникации в налаживании отношений и об игре в пугвичбол.

Врали ли вы родителям и если да, то в каких случаях? Есть ли случаи, когда ложь родителям в детстве оправдана?
Думаю, я врал мало. Я вообще был воспитан, как почти идеальный ребенок, и это создавало мне в жизни проблемы. Может, с какого-то возраста уже и врал, потому что жизнь все равно учит иначе, но для меня это было всегда мучением. Помню, когда мы были в гостях у маминой подруги, это была даже не ложь, а просто некая фигура умолчания: я играл всегда в стеклянных животных, и как-то уронил одного и расколол, мне было жутко стыдно, я не мог заставить себя признаться. И я до сих пор это помню, это был для меня вопиющий случай. Я их расставил аккуратно на место и никому не сказал, потом, конечно, все обнаружилось, но никто уже мне ни слова не сказал. Я не думаю, что так уж правильно никогда не врать, дети должны иногда подвирать, это естественная черта человеческого характера. Мне вот что-то мешало. Специально меня никто не учил быть правдивым, это был какой-то непонятный заложенный механизм, который меня мучал многие годы.

Где проходит та граница, после которой жаловаться — уже не ябедничать, а информировать о проблемах?
Мы сейчас живем в другом мире, и то, что для нашего поколения и предыдущих поколений воспринималось как донос, как некое резко отрицательное действие, а для человека, который это делает, были всякие нехорошие слова, в детском возрасте – ябеда, более сильное – доносчик, еще более сильное – стукач, сегодня воспринимается как положительное действие, как активная жизненная позиция. Мы видим по флешмобам и реакции на них, что сегодня жертва стоит выше подозреваемого настолько, что даже проверять, правда это или нет, не нужно. То есть сообщения о реальных или мнимых преступлениях стали нормальной практикой. Мир перевернулся в некотором смысле, и мне очень трудно давать этому оценку. Я воспитан в то время, понимаю, что сейчас моя позиция неуместна, не вписывается, но мне по-прежнему трудно на кого-то жаловаться, даже если я считаю, что должен. Произошел этот раскол относительно недавно, я не думаю, что о старой позиции надо жалеть, потому что она, конечно, возникла, в общем, в очень сложных трагических условиях советской власти, но, увы, я вырос в то время, и психология у меня старая.

Какова была ваша «тактика» завоевания первой любви? Признаваться в ней стоит вербально или невербально?
У меня не было тактики. Вот я уже говорил, не то чтобы родители меня воспитывали как-то специально, но я был необычайно трепетным ребенком. Я действовал всегда от чистого сердца, и думаю, что был скорее неловок в юном возрасте, потому что очень робел. Это была скорее юношеская неловкость, чем рациональное отношение или тактика. Мне кажется, что невербальное налаживание контакта интереснее и эффективнее, если подходит это слово. Опять же, сегодня невербальное общение очень ограничено в правах: оно может расцениваться как домогательство, что не очень справедливо, потому что это же не насилие, не надо хватать кого-то за разные части тела для налаживания отношений. На касание тоже можно ответить отказом, просто отстранившись, но теряя невербальность. Вербальные отношения примитивнее, невербальность позволяет улавливать настроение того человека, с которым вы хотите установить отношения, это некая взаимная, еще смутная, цепочка шагов по направлению друг к другу. Человек может в любой момент свернуть, сказать: «А дальше мы идем порознь», потому что приязнь не обязательно должна переходить в отношения. Невербально мы пробуем, делаем или не делаем первый шаг. А вербально тоже можно пошагово, сначала в кафе пойти, потом еще куда-то, а потом уже домой, но невербальность, как мне кажется, все равно гораздо увлекательней, она отражает те смутные чувства, особенно если мы говорим о молодых людях, которые еще не очень понимают, хотят ли они что-то начать. Я сожалею о том, что культура невербального общения уходит, потому что она поражена в правах.

Можно ли отвечать силой на слова?
Я думаю, что в детстве можно все, потому что в детстве мы пробуем, что можно, а чего нельзя, нащупываем эту границу. В детстве тебе сказали: «Ты дурак», а ты толкнул в ответ, это нормальная реакция. Потом тебе объяснили, что на слова лучше отвечать: «Сам дурак», а не толкаться. В детстве мы пробуем эти границы, и можно поверить взрослым сразу, но все-таки интересно попробовать, что будет? Очень важно, чтобы ребенок сам нащупывал свои границы, а не верил взрослому, который ему сказал, как жить.

Без чего не бывает настоящего детства?
Не могу ответить на этот вопрос по одной простой причине: я не знаю, что такое настоящее детство. Можно ли считать ненастоящим детством, скажем, детство юного спортсмена, фигуриста? Музыканта, который проводит все дни за инструментом? Математика, который с детства решает задачи? Есть дети, которые пробуют разное, и это хорошее детство, а есть дети, которые сразу идут очень четким путем, причем скорее не сами, их ведут, иногда это успешный путь для них, а иногда нет, но считать, что они потеряли детство, потому что ежедневно тренировались, я не могу. Я думаю, что «детства» бывают разными, и слава богу. Я и как ребенок, и как взрослый предпочитал путь проб, мои дети пробовали разное, и я сам пробовал разное. Мне кажется, что позднее развитие интереснее, потому что ты больше понимаешь разнообразие мира.

Кем вы мечтали стать в детстве?
Я всегда был довольно конкретен: хотел быть шахматистом, но потом разочаровался в шахматах и захотел быть лингвистом. Немножко хотел быть писателем, и сейчас пишу детские книжки, так что у меня как-то с мечтами скучно, я их все осуществил.

Какие коллекции вы собирали в детстве?
Я собирал коллекцию монет, которые мне привозили из-за границы родители и их знакомые. У меня набралась большая коллекция. Но вообще я не люблю коллекционирование, потому что не получаю удовольствие от лицезрения какого-то набора, коллекция мне кажется какой-то мертвой сущностью. Поэтому я в монетки играл все время, устраивал между ними соревнования, одушевлял их.

Кто был вашим кумиром в детстве?
Не было таких, не было и нет.

Какую магическую способность вы хотели себе в детстве?
Пожалуй, никакой, за исключением левитации. Но я с удовольствием летал во сне, так что считаю, что этой способностью обладал.

Вспомните самую жуткую страшилку из вашего детства? Или самый смешной анекдот?
Уже в юношеском состоянии я запомнил замечательно-неприличное детское стихотворение, оно как фольклор существует в разных видах, предваряется каким-то анекдотом, бред полный, но мне запали в голову слова. Там ехали какие-то дети в машине, потом что-то с ними случилось и заканчивается все таким малоприличным стишком: «Товарищ милиписькин, шофер не виноват, мы ехали в сосиске и врезались в салат». Почему я запомнил это на всю жизнь, я не знаю.
И страшилки, и неприличности ребенку очень важны, это тоже переживание, которое надо испытать в детстве, так сказать, в смягченной форме. Во взрослом состоянии мы скорее страшилок избегаем, а ребенку хочется попробовать. Я как раз считаю, что читать детям страшные сказки очень хорошо. Если не читать их ребенку, беречь его, что часто делают сегодня молодые родители, то дети это компенсируют, придумывая в своем кругу страшилки. В советское время в пионерлагерях собирались в темной комнате и рассказывали страшные истории про черного-черного человека и т.д. Это очень важно и ни в коем случае не надо детей ругать, ну или, по крайней мере, серьезно ругать, потому что может быть, как раз ругая, мы создаем иллюзию значимости события, и дети довольны. Уж точно не надо искоренять это очень важное свойство детской культуры и детского фольклора. Мне кажется, что страшилки и непристойности загоняются в андеграунд, если можно использовать этот не вполне подходящий к детской культуре термин, а это естественная потребность детского организма. Есть что-то пугающее, и оно манит, есть что-то неприличное, и оно тоже манит, и ставить здесь жесткий запрет нельзя, можно осуждать, но это тоже некий символический жест, надо понимать, что это должно быть и ребенку нужно это попробовать.

Самое любимое лакомство в детстве.
Редкие в то, советское, время бананы (сейчас смешно даже об этом говорить). И глазированные сырки.

Лучшая детская игра всех времен и народов.
Лучшей детской игре меня научил мой папа. В эту игру он играл с друзьями, и, кажется, придумали они ее сами. Она называлась пугвичбол – это игра в футбол маленькими пуговицами с еще более маленькой бельевой пуговкой в качестве мяча. И шахматы, в которые я тоже играл с папой, а потом более-менее профессионально даже.

Если бы у вас была возможность написать письмо самому себе в детство, какой совет вы бы себе дали?
Никогда не общайся с собой взрослым, а когда вырастешь, не пиши письма себе маленькому.