На портале RuBaltic.Ru опубликовано большое интервью с Антоном Соминым
В нём идёт речь о самых разных аспектах белорусского языка – его истории и престижности, о трасянке, избегании русизмов и о многом другом
Младший научный сотрудник Лаборатории лингвистической конфликтологии Антон Сомин дал большое интервью порталу RuBaltic.Ru.
Автор: Вера Александрова, портал RuBaltic.Ru
Источник: http://www.rubaltic.ru/article/kultura-i-istoriya/01082017-anatomiya-belorusskogo-yazyka-ch-1/, http://www.rubaltic.ru/article/kultura-i-istoriya/02082017-anatomiya-belorusskogo-yazyka-chast-ii-/
— Г‑н Сомин, в Великом княжестве Литовском говорили на западнорусском языке; правда, украинцы говорят, что это был староукраинский, а белорусы — что «старобелорусская мова». Как разобраться, кто из них прав?
— Вопрос, как называть то или иное языковое образование, — это скорее политический вопрос, чем какой бы то ни было еще. Сразу надо отличать, что был официальный язык — западнорусский и была так называемая «проста мова» — это местные разговорные диалекты, на которых говорили обычные люди. В качестве языка официального, законодательного использовался тот язык, который называют западнорусским. В принципе, его можно с тем же правом называть старобелорусским или староукраинским. Нужно понимать, что современный белорусский и современный украинский происходят не из этого языка, а из той самой «простой мовы», то есть от разговорного языка обычных людей. Так как в то время на официальном уровне использовался такой общерусский язык (то есть единый язык до разделения его на будущий белорусский, будущий русский и будущий украинский) с определенным количеством заимствованных слов, в том числе польских и литовских, то можно его называть как угодно, главное — понимать, что официальный язык и местный разговорный — это разные языки и что современный белорусский и современный украинский не восходят к тому, что соответственно называется старобелорусским и староукраинским языками.
— Каковы последствия реформы 1933 года и чем отличается так называемая наркомовка (официальная версия белорусского языка, разработанная в 1933 году — прим. RuBaltic.Ru) от «тарашкевицы» (вариант белорусской орфографии, основанный на литературной норме современного белорусского языка, первая нормализация которого была произведена Брониславом Тарашкевичем в 1918 году и официально действовала до реформы белорусского правописания 1933 года — прим. RuBaltic.Ru)?
— В 1933 году была произведена реформа, которая теоретически касалась только орфографии, однако на практике затрагивала и другие области языка, в том числе и грамматику. Скажем, появились причастия, которые не свойственны белорусскому языку, чтобы можно было говорить «пануючая кляса» (господствующий класс) или «эксплуатаваная кляса» (эксплуатируемый класс). В народном белорусском языке такого не было.
Орфография, конечно, приблизила белорусский язык к русскому, на письме перестала отражаться часть особенностей белорусского языка, и сейчас мы видим, что нынешние носители белорусского, которые пользуются орфографической нормой 1933 года, уже не произносят белорусские слова так, как это предписывает белорусская фонетика: не смягчают согласные перед другими мягкими согласными. По всей видимости, это влияние той реформы.
Более того, в самом тексте реформы не было отражено, но являлось по факту ее следствием изменение словарей. В переводных русско-белорусских словарях теперь на первое место ставился русский вариант, написанный по белорусским орфографическим правилам, а на второе место ставилось белорусское слово. Например, русское слово «скорость» во всех словарях переводилось как «скорость» в белорусской орфографии («скорасць»), а только потом шла исконно белорусская «хуткасць». Потом эта тенденция немного изменилась, но далеко не для всех слов. Таким образом, после реформы 1933 года белорусский язык стал более русифицированным, чем он был до того. Часть заимствованных русских слов вытеснили исконно белорусские, которые использовались до реформы.
Что касается «тарашкевицы» и «наркомовки», то принято считать, что это две орфографические нормы, а сам белорусский язык единый, то есть разница лишь в том, как записать то или иное слово. Но по факту, если мы будем смотреть тексты на «наркомовке», то есть на официальном стандарте, и на «тарашкевице», то есть на классическом стандарте, то увидим, что люди, которые предпочитают один или другой орфографический стандарт, предпочитают также использовать определенную лексику.
В официальных текстах больше слов, совпадающих с русскими, а в текстах на «тарашкевице» больше слов, заимствованных из польского, или каких-нибудь старых белорусских, которые вновь вошли в обиход в 1990–2000‑е. Там можно найти различия в грамматике: опять же, в официальных текстах грамматические нормы ближе к русским нормам, в текстах на «тарашкевице» больше вариантов, которые не совпадают с русскими.
То есть «тарашкевица» — это попытка дистанцироваться от русского языка, а «наркомовка» — это, наоборот, белорусский язык, приближенный к русскому.
Кажется, что золотой стандарт — это нечто среднее, и на самом деле сейчас появляются тексты, которые с точки зрения грамматики и лексики сложно отнести к одному или другому стандарту (хотя с точки зрения орфографии они однозначно относятся либо к «наркомовке», либо к «тарашкевице»). То есть получается нечто среднее, и кажется, что за этим будущее, за такой интеграцией двух норм, чтобы еще больше не разделять белорусское сообщество, которое и так разделено по своему отношению к белорусскому языку.
Показательно, что есть две белорусские Википедии. Отличаются они не только тем, как там пишутся слова: там также встречаются разные окончания, разная лексика. Допустим, в Википедии на «наркомовке» слово «трусы́» переводится сначала как «трусы», а потом уже «майткi», а Википедия на «тарашкевице», наоборот, входом дает «майткi», а потом «трусы», то есть выбирает разные базовые слова. По сути, здесь можно говорить о двух стандартах белорусского языка, которые с точки зрения орфографии разделяются строго: либо один, либо другой, — а с точки зрения лексики и грамматики, по сути, представляют континуум, где есть два полюса: однозначно «наркомовка», однозначно «тарашкевица» — и большое количество частностей, которые находятся посередине.
— Как появилась так называемая «трасянка» и каково ее место в современном белорусском обществе, она как-то связана с «наркомовкой»?
— «Трасянка» не вписывается в эти категории, потому что если «наркомовка» и «тарашкевица» — варианты литературного белорусского языка, то есть того, как нормы предписывают нам писать тексты, то «трасянка» — это разговорный язык. Это смешанный русско-белорусский вариант, который активно распространился после Второй мировой войны, хотя появился несколько раньше, в начале XX века и даже в конце XIX.
Тогда люди, которые учились в Петербурге, но родились и выросли в белорусской сельской местности, порой говорили на «трасянке», то есть у них получался смешанный язык, но это было не очень распространено.
А распространенным это явление стало именно в 40–50‑е годы XX века, когда начался процесс урбанизации и люди из деревень и колхозов стали переезжать в города. Переезжая в города со своим родным белорусским диалектом, они стремились перейти на русский язык, который, с одной стороны, был престижнее, а с другой стороны, был языком общения внутри городов, потому что идиш после Второй мировой войны исчез и русский стал, по сути, единственным лидирующим. Но так как вы носитель одного языка, а стремитесь говорить на близкородственном, очень близком ему другом языке, то вы не до конца на него переходите, вы не можете избавиться от каких-то черт своего родного языка, потому они волей-неволей в вашем целевом языке остаются. Поэтому стали появляться такие смешанные варианты, которые в 90‑е назвали «трасянка». Раньше какого-то отдельного названия для смешанного языка не было.
«Трасянка» — это значит смесь сена и соломы, то есть что-то некачественное. Соответственно, люди, которые переезжали из сёл в города, не до конца осваивали русскую фонетику, у них оставались какие-то белорусские слова, какие-то белорусские грамматические показатели, и дальше они учили своих детей этому языку, считая, что учат их русскому. Если такие семьи жили в каких-то отдаленных районах, дети общались друг с другом, передавали и усваивали этот язык. Если дети в школе общались с исконно городскими детьми, то язык становился у них нормативным, может быть с небольшим белорусским акцентом.
Нужно подчеркнуть, что «трасянку», которая появилась вследствие переселения определенных слоев населения в города, нужно отличать от русско-белорусских диалектов. Например, если проехать по деревням Брянской, Смоленской или Витебской области, то окажется, что там люди говорят одинаково, но это не потому, что у них смешались языки, а просто потому, что это нормально для языков мира: на пограничье появляется нечто среднее между двумя языками. То же самое происходит на границе Италии и Франции, Португалии и Испании. То есть вот это естественная вещь, а «трасянка» менее естественная, так как вызвана социальными процессами, а не является лингвистической данностью.
— Диалекты в Беларуси сильно отличаются в зависимости от региона? Житель Восточной Беларуси свободно понимает жителя Западной?
— В любом языке мира можно найти территориальные диалекты. Принято считать, например, что русский одинаковый везде. Да, действительно, русский язык более одинаковый, чем другие языки: английский, немецкий, например. При этом, если поедем по западной части России, то на севере мы услышим одни звуки, на юге другие, а на западе третьи. Нельзя сказать, что они будут не взаимопонятны, но по говору легко можно будет отличить человека из деревни Вологодской области от человека из Брянской. То же самое и с белорусскими диалектами. Скажем, южнобелорусский говор — это переходный к украинскому. Там есть часть белорусских черт в лексике, грамматике и фонетике, часть — украинских черт. На востоке Беларуси это русско-белорусские говоры, их важно не путать с «трасянкой», хотя на первый взгляд они похожи. Дальше есть белорусско-польский диалект на западе, там больше окают, как в польском языке, например.
То есть в принципе белорусы (сельские жители) из разных регионов друг друга поймут, но определят по говору, кто из какого региона.
Есть, например, диалектологические атласы белорусского языка, и там по разным параметрам отмечены границы разных говоров. Обычно выделяют три диалектных зоны: северные говоры, центральные и южные. Литературный белорусский язык базируется на центральных говорах, но там есть еще разные подварианты.
Есть еще отдельно полесские говоры, которые, наверное, ближе к украинскому. В начале 1990‑х даже пытались создать отдельный полесский микроязык, провели несколько конференций по этому языку, пытаясь выявить орфографическую норму, но потом, как это обычно бывает, закончились деньги, и так у полешуков остался свой диалект, а литературного языка не появилось.
В школах они учат белорусский, но это некоторая трудность, так как литературный белорусский сильно отличается от их родного белорусского. Я знаю историю про девушку, которая сильно интересовалась белорусским, специально поступила на филфак, поехала в экспедицию и была разочарована, узнав, что белорусский живой язык, на котором говорят в деревне, — это совершенно не тот, который она учила. Это нормально для всех языков мира, что литературный язык достаточно сильно отличается от того языка, на котором говорят.
— А есть ли разница между белорусским русским и «русским русским», или российским русским?
— Конечно, такая разница есть, и это нормально, ведь если один язык используется в разных регионах, то можно будет найти отличия.
Более того, нельзя сказать, что есть «русский русский», или российский русский, потому что в российских регионах тоже есть разные диалекты.
Всем известно, что в Москве говорят не так, как в Петербурге. Любой человек может назвать 5–10 лексических отличий; на самом деле таких отличий больше, они есть и в фонетике, и в грамматике. Например, в белорусском русском есть определенное количество слов, которые заимствовались из белорусского или просто появились на белорусской почве. Скажем, в детской речи белорусов есть такой глагол «разбурить»: «Ты разбурил мой песочный домик», — в России же говорят «разрушить» или «поломать», например. Есть и другие заимствования из белорусского: для продуктов, которые закатываются на зиму, обычно используется слово «закатки», а россиянам оно неизвестно.
Или, например, то, что в Москве называется «водолазкой», а в Петербурге называется «бадлоном», в Беларуси и Прибалтике называется «гольф». Есть еще некоторые фонетические отличия. Но надо понимать, что и белорусских русских тоже несколько.
Тот белорусский русский, на котором говорит Лукашенко, достаточно силен белорусским акцентом. У него твердая «ч», вместо «щ» он говорит «шч», у него твердая «р» вместо мягкого «рь» и другие фонетические черты. Любой, кто его послушает, поймет, что он из Беларуси.
С другой стороны, у тех, кому сейчас 30–40 лет и кто родился в городах, фонетика почти не будет отличаться от фонетики москвичей или петербуржцев. То есть отличить их можно будет только по лексическим примерам, которые у них в речи встречаются, а у россиян нет. Либо есть фонетические различия, которые лингвист заметит, а простой человек нет.
— Г‑н Сомин, в странах Балтии весьма болезненно относятся к заимствованиям, особенно современным англицизмам. В Латвии и Литве нет менеджеров, тинейджеров и т. д., для этого придумывают свои эквиваленты. Как в этом вопросе обстоят дела у белорусов?
— Тут скорее нужно говорить о русскоязычном пространстве в целом, потому что и белорусы, и россияне к этому относятся схоже. Скорее не рады тому, что в русский язык приходят англицизмы, потому что если посмотреть комментарии к статьям или на форумах, то можно увидеть мнения о том, что русский язык гибнет, и дискуссии о том, что он скоро превратится в английский.
Лингвисты при этом не разделяют такой паники и считают, что если язык заимствует какие-то слова, то ничего страшного. В истории русского, белорусского и многих других языков это было весьма распространено. Например, в русском языке много слов из латыни, греческого и т. д. И ничего, порой мы даже не знаем, что некоторые русские слова были заимствованы. Хотя, например, Жириновский постоянно предлагает придумать какие-то новые русские слова вместо заимствований, но (на мой взгляд, к счастью) так на язык повлиять нельзя.
Поэтому, хотя обыватели и недовольны, это объективный процесс. Значит, русский язык в данный момент испытывает нехватку таких образований. Ничего страшного для русского в этом нет, потому что англицизмы, с одной стороны, все видны, но при этом в обычном потоке речи они составляют всего несколько процентов.
Немного иначе дела обстоят у носителей белорусского языка, которых не очень много; в основном это городская интеллигенция. Они относятся более ревностно, но как раз не к англицизмам, а скорее к русизмам.
Потому что «выплывает» следствие притеснения белорусского языка русским на протяжении последних, скажем, ста лет. И поэтому у многих неофитов, тех, кто только переходит на белорусский язык, есть ощущение того, что они недостаточно знают белорусский язык и могут в речи случайно перейти на «трасянку» (форма смешанной речи, в которой часто чередуются белорусские и русские элементы — прим. RuBaltic.Ru). Они стараются избегать слов, похожих на русские, и заменять их, например, полонизмами. Другие люди говорят, что полонизмы ничем не лучше русизмов, но если вдуматься, то понятно, почему новичкам полонизмы кажутся менее страшными — просто потому, что польского они не знают, а русский знают и боятся смешать русский с белорусским.
Поэтому носители белорусского оказываются даже большими пуристами, чем носители русского языка: им приходится оберегать свой язык не только от иностранных заимствований, но и от русизмов и полонизмов, которых тоже очень много и с которыми неофиты боятся спутать белорусский язык.
— Насколько престижно сегодня в Беларуси говорить на белорусском языке?
— Тут можно дать два ответа. До конца или, может быть, до середины 80‑х белорусский в целом считался совершенно непрестижным, считалось, что белорусский — это язык колхозов, язык села, а города — русскоязычные. Если ты переехал в город, то будь добр, перейди на русский язык. Дальше, в конце 80‑х, начался период национального возрождения и отношение к белорусскому изменилось, он тоже стал пользоваться определенным престижем, а непрестижное место на этой шкале заняла «трасянка».
Сейчас белорусский, кажется, становится всё более и более престижным, потому что становится больше сфер, в которых он используется.
Если, например, посмотреть на музыкальную сферу, то по-белорусски поют совершенно в разных жанрах: поп, рэп, рок и т. д. Раньше такое сложно было представить. На белорусском пишется современная проза, есть компании, которые рекламируют себя только по-белорусски, скажем Samsung. И опять же, если в конце 90‑х — начале 2000‑х все удивлялись билбордам на белорусском, то сейчас всё это воспринимается вполне естественно, и, более того, некоторые компании специально делают это на белорусском, чтобы быть заметными, потому что белорусскоязычная реклама будет выделяться на фоне русскоязычной и так можно привлечь людей, для которых белорусский язык престижен и которые из принципа будут пользоваться услугами компаний, рекламирующих себя по-белорусски.
С другой стороны, активных белорусскоязычных людей не очень много, хотя еще один факт, подтверждающий престижность языка, — появление курсов белорусского языка.
Ведь в школе не учат говорить по-белорусски, там изучают орфографию и никому не нужные разборы. Сейчас появляются бесплатные курсы: «Мова Нанова», например, или «Моваведа», — где учат активному современному белорусскому языку, и туда в начале года приходит пара сотен человек, чтобы учить белорусский язык и пользоваться им. Это однозначно говорит о престиже языка.
С другой стороны, услышать белорусскую речь в больших городах достаточно сложно: ни в транспорте, ни от прохожих не услышишь (если не считать объявления остановок на белорусском). Если ты хочешь говорить по-белорусски, то тебе нужно быть психологически подготовленным, потому что на тебя все будут обращать внимание, так как непривычно слышать белорусский язык в городе. Пальцами, конечно, показывать не будут и насмехаться или обзываться не станут, но удивленные взгляды будут: от кого-то удивленные, от кого-то восхищенные.
Я периодически бываю в Минске, несколько раз пытался перейти на белорусский, но психологически это сложно. Кто-то смотрит с удивлением, кто-то с восхищением, а кто-то с недоумением. Подходят, говорят: «Вот Вы говорите по-белорусски, если бы я его хорошо знал, то тоже перешел бы на белорусский, но у меня он плохой, поэтому не буду». То есть кто-то хочет, но боится, кто-то недоумевает, зачем это нужно. Так что тут палка о двух концах: с одной стороны, он престижный, с другой — у обычных людей вызывает удивление, если они вдруг слышат белорусскую речь.
— Кстати, «Беларусь» или «Белоруссия» — спор между русскими и белорусами. Какая разница? Ведь не возникает же споров с немцами, например, о том, что они германцы, или о том, что они Россию называют Russland.
— Тут важно понимать, что когда мы говорим про другие иностранные языки, то не так важно, как и кто будет называть Беларусь и белорусов. Например, у шведов это тоже «Белая Россия», но эти языки не используются в Беларуси.
Совершенно другое отношение к русскому языку, потому что русский — государственный язык и является родным для абсолютного большинства белорусов. Поэтому для них принципиально то, как их страна называется по-русски.
В принципе, тут понятно, что это вопрос сугубо политический, а не лингвистический, и, скажем так, это что-то среднее между психолингвистикой и социолингвистикой. Жители Беларуси, которые выросли уже после распада Советского Союза или застали самый его конец, все воспитывались на том, что они живут не в «Белоруссии», а в «Беларуси», и для таких людей слово «Белоруссия» однозначно означает либо советскую республику, то есть то, что было до 1991 года, либо пренебрежение к их просьбам называть их так, а не иначе.
Такие люди будут вспоминать, что когда Берег Слоновой Кости попросил не переводить его название и называть его Côte d'Ivoire (Кот-д'Ивуар), то все страны стали его так называть. Когда Бирма переименовалась в Мьянму, все стали называть ее Мьянмой. Почему то же самое нельзя сделать с Беларусью?
Россияне отвечают, что в русском языке нет соединительной гласной «а» и это не соответствует правилам русского языка, поэтому они будут называть так, и какая разница, если понятно, о чём идет речь. Белорусы оскорбляются просто потому, что у них ассоциации с этим словом совсем другие.
Многие русские не хотят никого обидеть, но просто не знают, что название «Белоруссия» неприятно для жителей этой страны.
Но есть и те, кто из принципа говорит, что, дескать, вы нарушаете правила русского языка и не вам командовать нам, как вас называть, поэтому продолжают говорить «Белоруссия».
Этот спор выходит на новый уровень, когда заходит речь о том, как называть жителей страны, «беларусы» или «белорусы», и как называть язык, «беларуский», «белоруский» или «белорусский».
Если следовать словарям, то там написано «белорусский», что довольно странно, если учитывать, что страна называется Беларусь. Логично было бы образовывать от этого названия, но словари пока не переписаны. Поэтому если вы хотите писать грамотно, то надо писать через «о» и с двумя «с», а так как название страны не регламентировано, а официальные названия противоречат друг другу (в Беларуси всё однозначно, а в российских справочниках по-разному), то, если ты пишешь для белорусского читателя, лучше использовать приятный для белорусов вариант, а если для российского читателя, то, наверное, стоит использовать принятый в России вариант, хотя нужно ожидать, что он может оскорбить жителей Беларуси.
Здесь однозначного ответа, как правильно, нет, но нужно смотреть, что произойдет через какое-то время. Привыкнут ли россияне к форме через «а»? Кстати, это уже происходит.
В Беларуси уже давно привыкли. Я исследовал, как название «Беларусь» в 90‑е годы использовалось в газетах — там всё прошло достаточно быстро. В 1991–1993 годах в одной и той же газете еще могли встречаться оба варианта, но дальше осталась только «Беларусь». И теперь «Белоруссия» звучит для белорусов если не оскорбительно, то по крайней мере неприятно. Это не то, к чему они привыкли.